Hard daу s night села Эстония

Название села звучало,  как музыка – Эстония. Представлялись аккуратные красивые домики, цветники, селяне в национальных костюмах. Захотелось в этноэкспедицию.

 Сибирский тупик 

В райцентре Шипуново  спустили с небес на землю:

- Раньше надо было приезжать. Лет тридцать назад. Сейчас это  деревня. 19 дворов, 26 жителей. Некоторые пьют.  Школа закрыта. Магазина нет, ФАПа тоже. От нас – 60 километров. Последние  8 – по грунтовке. Повезет, если дождя не будет. Осталось два эстонца.  Точнее, эстонки. Ирина Михельсон и Валентина Степановна Селли.

- Бабушка не принимает звонки с незнакомых номеров, - сказала нам внучка Валентины Степановны.

Нашли группу «Село Эстония» в «Одноклассниках». Там теплится жизнь – старые и новые фотографии, из актуальной информации – объявление о встрече земляков по поводу 120-летия села. Было это в 2017 году. Написали в группу, что интересуемся историей села и хотим пообщаться с его жителями, настоящими и бывшими.   Пришла пара откликов – в школе была летопись села, а школа закрыта. Дали контакты  людей. Те на сообщения не ответили. Сибирский тупик.

Самое длинное слово

Но тут наметился выход из тупика. Вначале пришла весточка от Псковской ШМЖ. Точнее, ссылка на сайт. Там был пост о   самом длинном  слове  в эстонском языке.  Это слово такое:

Sünnipäevanädalalõpupeopärastlõunaväsimus

Оно  состоит 42 букв и обозначает «усталость, которую испытываешь во второй половине дня после празднования Дня рождения на выходных». Практически битловское Hard daу s night . Вечер трудного дня.  Мы тоже устали искать эстонцев из Эстонии. Но этим же вечером  подкинули первый контакт. 

 А потом нашлись и другие собеседники, документы, редкие фотографии.

Сыр, металл и пламя

Эстонцы – переселенцы появились на Алтае в конце 19 века. Селились кто в чистом поле, а кто и в селах.  Эстонии  вообще могло не быть, если бы приезжих приняли жители соседнего села Ельцовка. Но они воспротивились, и история пошла по другому пути:  эстонцы заложили свое село  в 8 километрах от Ельцовки, в чистом поле, на казенных землях.

Появились дома. А затем и маслосырзавод. Эстонцы привезли с собой навыки, опыт и культуру молочного производства. Сыр отправляли в Швецию, Голландию, Данию.  Построили школу, клуб, училище.

Улицы села были освещены, а люди ходили по деревянным тротуарам. В  Эстонии слушали радио (его называли  по  - эстонски «болталка» -  valjuraakija). Для убеждения недоверчивых председатель колхоза специально поехал в Новосибирск и с тамошней радиостанции  обратился к землякам с призывом ставить в домах «речевые миски» - konekausid).

Было товарищество по обработке земли. Работала сельхозкоммуна  «Леек» (Пламя). Свой литейный цех. Вначале он выпускал детали и запчасти, шестеренки для сельхозтехники. А затем  создали сборочный цех и стали собирать   целые станки  и пилорамы для колхозов края. Выпускали их до трех десятков  месяц. А еще котлы, утюги, плиты, дверцы, колосники для печек, ухваты   и прочую «бытовку» для населения.

Потом появилась промартель «Алтайский металлист». Ее работники  среди прочего стали делать аэросани и моторную лодки. Задумывались проложить от села Эстония железную дорогу. В артели работали не только эстонцы. Отбоя не было от желающих.  Село привлекало стабильностью, аккуратностью, возможностью заработать.  

Репрессии

Идиллия закончилась в 1938 году. От репрессий пострадало более ста жителей села, все руководство и лучшие кадры промартели увезли на допросы.  Целыми семьями. Многие были расстреляны. Семьи  Капаун, Кивест, Лампман, Мяги, Типпо, Штейн…

Впрочем, каток репрессий прошелся тогда без разбору по представителям  всех национальностей: из соседних сел увозили в НКВД сотни и тысячи русских мужиков. Поляков, литовцев, украинцев, белорусов.  Расстрелы проходили прямо во дворе  управления НКВД на улице Льва Толстого Барнаула.

Жительница Барнаула, уроженка Эстонии Татьяна Лещинская вспоминает:

 «Там два входа – с улиц Толстого и Ползунова. Там же и судили. Тех, чьи дела не успевали рассмотреть , оставляли на ночь во дворе. Запирали с обеих сторон ворота. Но репрессии начались еще в 20е годы фактически.  Власть не была заинтересована в активных, работящих, грамотных работниках…»

Татьяна Александровна занимается  восстановлением  истории  своего рода и села. Она составила список репрессированных,  начала переводить книгу о селе, написанную земляком, Сырге. Книга на староэстонском. Язык непростой, работа идет трудно.

«Тише, тише…»

В Татьяне течет  русская, польская  и эстонская кровь:

«Не учили нас бабушка с дедушкой эстонскому, хотя   язык знали. А мы просили, ведь одноклассники все по-эстонски говорили, и в магазинах, и везде. Но был страх, он шел с 30-х годов. А мама, когда слышала в доме эстонские слова, говорила: «тише, тише…»

Лещинская бережно листает старый альбом с фотографиями. Вот здание школы. Церковь. Рабочие коммуны «Леек» за обедом. Сельский праздник. Отдых в поле. Коллектив маслосырзавода и коммуны Алтайский металлист. Школьники второго и пятого классов. Сельские парни одеты как городские, а то и лучше – добротно, в белых рубашках, пиджаках, галстуках, чулках.

Вот свидетельство об окончании церковной  школы 1917 год. «Мы долго не могли понять, что это – выпускной или что – девушки- то  совсем  взрослые. Оказалось, это их выпускной,  принимали в школу в 16, 17 лет. Там училась моя бабушка».

Яркие варежки

Надежда Ивановна Подлипенская живет в Шипуново. Тоже родом из Эстонии. Она вспоминает:

«Артель привлекала  стабильной  зарплатой, тянулись люди из других сел  на работу к нам. Жили дружно, никогда не было, что называется, стенка на стенку.  Уважали друг друга, поддерживали. К эстонцам  все относились с благодарностью. К тем переменам, которые они привнесли в нашу жизнь. Кто хотел – зарабатывал.  Семьями стали к нам приезжать.

Эстонцы не навязывали свою культуру. Но охотно ее демонстрировали. Проводили   концерты, люди приходили с инструментами. Был свой струнный оркестр. Туда входили скрипка, гитары, мандалина,  балалайки, пианино. Летом жгли костры, песни, пляски. Приходи все жители – и эстонцы, и русские, и немцы...»

Надежда   с детства помнит  красивые, яркие  зимние варежки:

«Подружки –эстонки в них бегали. Моя бабушка копировала эти узоры , училась  вывязывать. И другие делали так же. Эстонцы показали, научили  односельчан особой  технике вязания.   Между собой эстонцы общались только по-эстонски. Даже в присутствии ребят других национальностей.  Никто не обижался, мы запоминали слова».

Ее папа Иван Тимофеевич  подростком  помогал своей  матери. Она работала сторожем и уборщицей  в промартели. Иван  запомнил расположение цехов. В литейке разжигалась печь коксом, в процессе набора температуры  рабочие подтаскивали на носилках  формы для литья: шестеренки, плиты и т. д. Формы делались из привозной земли, состав которой содержал клейкий материал для удержания формы. Рабочий подходил к печи, жезлом открывал литейное сопло и раскалённая  масса выливалась в эту форму. Затем ее оттаскивали для остывания. Далее форму открывали, извлекали изделие и обрабатывали вручную.  Основная  контора была чуть ниже, в деревне. 7 ноября всегда наверху конторы загоралась огромная красная пятиконечная звезда.

После ареста и репрессии специалистов промартель дважды горела. Впервые -1954-1955 год. Загорелся моторный цех. Так как в зимнее время растапливали печь, подогревая в чане нефть для того, что бы легче было запустить мотор. Работали в 3 смены. Бабушкина напарница затопила печь и ушла. Нефть поднялась в чане, попала на плиту и вспыхнула.  Наполовину выгорел моторный цех. Но вскоре его восстановили. В 1957 году был второй пожар - поджог. Выгорел токарный цех. После этого промартель закрыли…

 Татьяна Лещинская вспоминает:

«Эстония всегда жила по своим законам.  Ни перед кем не прогибалась. Да, была советская власть,  партийные органы. Но моральные ценности и качества, которые заложили предки,  как-то уживалось с этим. Я имею в виду  чистоту, аккуратность, честность, трудолюбие  и ответственность. В совхозе везде еще уборка в разгаре, конь, как говорится,  не валялся. А мы уже заканчивали. Мой отец Александр Лещинский  был управляющий отделением. Опытный агроном. Орденоносец. Вкалывал от темна до темна. Мы дома его не видели.  У себя уберем, и ехали  помогать по всему совхозу».

Но случилось так, что отца Татьяны  исключили из партии. «За пьянку», - откровенно рассказывает дочь. Исключал первый секретарь райкома партии Александр Назарчук. Который впоследствии станет вторым человеком в крае и министром сельского хозяйства России.

 Ну кто был без греха тогда?

«Что интересно, вся партийная и советская верхушка района к нам домой приезжала с бутылками – кто за сеном, кто за кормами.  Но потом отец неудобным оказался.  Назарчук ему говорит –«проси прощения у районного совета старейшин». А отец в ответ:

«Нет, если и просить прощения, только у односельчан. У них я готов».

Мы с сестрой в университете учились. Мама звонит:  у нас неприятность, отцу очень неудобно вам рассказывать. Мы в ответ- наконец он хоть дома побудет! И мы с ним. А то все на работе, и в дом ничего. Мама ездила к директору совхоза, что-то просить, кусок ДВП, а то крыша скоро обвалится…»

Лещинский  написал заявление в трактористы – его не переводят. Никуда в совхозе не берут.  Два месяца был в опале,  дома просидел, потом  пришли:  выручай,  уговаривали выйти на посевную. Так и вернулся. Собрался сход села и его восстановили управляющим.  Потом на пенсию ушел.

О войне

У Лещинской воевал дедушка, Петр Иванович. По рождению – Янович.

«На фронт брали тех, у кого в паспорте написано «русский», - вспоминает Татьяна Александровна. -   В сельсовете посоветовали записаться русским и сменить отчество   - гонения уже начались. И Янович стал Ивановичем. А брат остался Яном Яновичем.

Петр попал в финский плен.  Его спасло, что  понимал по-фински и попал   работником в одну семью.  Фактически спасли, потому что был сильно истощен.  В 1945 году по обмену пленными  попал на Кузбасс. Отпустили его в отпуск, приехал домой. Так семья и узнала, что Петр жив. А освободили в 1947 году -  после того, когда председатель туда поехал, уговорил, мол, работать не кому. Проработал до пенсии. Умер в 69 лет. Лещинская все хотела разыскать ту финскую семью, поблагодарить потомков за деда, но пока не получается…

О любви

Татьянины прадед с прабабушкой познакомились на ярмарке  в Новосибирске. Это история большой любви, - вспоминает она:

«Прадед  -  из польской семьи. Жили в Томской области, там основали деревню. Построили мельницу, завели пасеку. Прадед в начале 20 века  поехал на ярмарку в Новониколаевск. Туда поехали и эстонцы из села  Эстония. Один прискакал на лошади.  В том числе и прабабушка.  Познакомились, влюбились.  Он переехал к ней. Обе семьи были недовольны. Обе семья невесты  была небогатой.  А он вообще Гол как сокол…»

Оптация

В 20-е годы прошлого века  эстонцам разрешили вернуться на родину в Эстонию.  Это называлось оптацией. Своего рода репатриация.   И многие начали собираться. Первое переселение. Через всю страну они  двинулись со всем имуществом, скотом.  А на границе у них все отбиралось. И в Эстонию они въезжали без денег, скота и вещей. А многие  и не пересекали границу. Оседали в Крыму. Еще где-то.

А Татьянина  прабабушка умерла, не успев оформить до конца документы.

«Если бы жила, мы бы вернулись в Эстонию» - добавляет Лещинская.  - Но жили дружно.  На разные смотры, концерты  ставили в школе эстонские танцы.  Это  были уже 70-80 годы.

Размышляю, почему больше ничего не было... А был страх, через поколение, через два ещё жил в людях страх 37-38х годов.  У  нас  в семье любимым блюдом был молочный соус с варёной картошкой. Его, по-моему, всё село любило.  Эстонцы всегда были чисто одеты, опрятны. Это передалось через поколения.  В нашем клубе по вечерам собиралась молодёжь из соседних деревень, парни ехали присмотреться в девушкам, это было очень хорошо, если в жены себе они выбирали девушку из Эстонии. В 80-е и 90е годы начали массово уезжать».

Костры и родина

Волны истории  раз за разом забрасывали   переселенцев на Алтай. Работных людей и служилых,  рудознатцев и землепашцев,  сыроделов и  ремесленников. Русских и эстонцев,   немцев и поляков, украинцев и белорусов, татар и армян. 

Они жили, любили, растили детей, поднимали свои села и свой край, воевали.

Потом был «отлив». И осталось два эстонца в селе Эстония. А остальные   бережно разглядывают старые фото, переводят книгу со староэстонского, переписываются с земляками из разных стран. Мечтают снова собраться. И вспоминают детство  и молодость, родителей, соседей и друзей. Тяжелый труд. Свои hard daу nights.  Ночные костры и песни в поле.

 Когда над головой мерцали сибирские   звезды, а им  слышался рядом плеск балтийской волны.

Наталья Андронова

Олег Купчинский

19.11.2021