Девушка из местечка

Несколько  лет назад мой прадед,  деда Яша, стал рассказывать о жизни нашей семьи. До этого я никогда не задумывалась о своей национальности и судьбе моего  народа. Мы живем  относительно благополучно, и  многим  нет  нужды и интереса копаться в своих корнях, перебирать старые фотографии и записи. Зачем, когда есть айфон и можно установить любую программу, скачать приложение или почитать книгу, посмотреть какой угодно фильм?  Сходить в спортзал или посидеть с подругами на веранде кафе, заказать домой пиццу или роллы.

Так было до тех пор, пока деда Яша не стал рассказывать о наших предках. Показал фотографии, старые записи. Я никогда не понимала, зачем пожилые люди ведут дневники. А теперь понимаю.

Родители Яши, мои предки,  жили на окраине городка  Себеж под Псковом.  Это было, как они говорили, местечко, черта оседлости в царской России. За ее пределами евреям не разрешалось ездить и жить. Нельзя было служить в армии, занимать определенные должности, работать на госслужбе.

Мой прапрадед, Меир, как и многие другие еврейские мужчины, был сапожником и портным. Он, согнувшись,  сидел в комнатке маленькой избы, которая  вросла в землю. Окна выходили на тротуар, были видны ноги прохожих. Иногда они заходили к портному починить ботинки или заказать новое платье.

Это были такие же бедняки, бедолаги,  как и мой прапрадед. Для таких было придумано еврейское словечко «шлимазл». Неудачник. Так их называли более хитрые и обеспеченные соотечественники. Но мои предки не считали себя «шлимазлами», они были порядочными, добрыми, честно жили,  чинили обувь и шили простую одежду, зарабатывая копейку.

Как-то в дом зашла красивая девушка по имени  Элька починить туфли. Она понравилась Меиру. А он – ей. Завязались отношения. На скромную свадьбу Меир сам сшил себе первый в жизни костюм, а невесте – платье.

Прадед Яша был младшим ребенком в семье. Он вспоминал, как летом они во дворе сушили белье и подушки, а отец шил чуни, или бурки – теплые войлочные сапоги, на которых тогда был большой спрос. В доме пахло бурками, кислой капустой  и почему-то селедкой. Иногда по выходным Меир заводил радиолу и слушал пластинки, еврейскую музыку.

 Это были не разухабистые «Семь сорок» или «Хаве нагила», современная псевдоеврейская попса, под которые танцуют полупьяные гости в ресторанах, а грустные песни, печальная музыка.

Еврейская народная музыка не была и не могла быть веселой.  

Перед войной прадед  уехал учиться в Псков, в техникум. Потом в Ленинградский институт. Началась война.    Моих предков расстреляли фашисты. Всю семью, всю родню.  Яша оказался единственным продолжателем рода. Он стал энергетиком и оказался в Барнауле, работал на ТЭЦ, на железной дороге. Работал на крупных заводах, отвечал за их энергетическое оборудование.

Он женился на еврейской девушке Эмме.   Мой дед Зяма был светило в математике, как говорила бабушка – «открытая голова». Лучший в школе. После школы он поехал  поступать в МГУ, но не поступил – евреев тогда заваливали на экзаменах. Был такой «пятый пункт», графа в  паспорте и анкетах. И евреев вообще не приветствоваали, не давали им ходу. Советская власть отказалась от царского наследия, но почему-то  отношение к евреям оставила и даже взяла на вооружение.

Тогда дед поступил в Московский институт железнодорожного транспорта. Там к  евреям относились лояльнее.

 И потом любил приговаривать:

«Азохен вей, сказал аид.

Поеду поступать в МИИТ»

Как писал Губерман,

«всегда на еврея найдется судья.

За живость, за ум, за сутулость.

За то, что еврейка стреляла в вождя.

За то, что она промахнулась».

Все, чего добились потом мои предки, мои родители, это сделали они сами.

Потом я стала читать книги еврейских писателей: Шолом-Алейхема, Перец Маркиша, Эфроима Севеллу. Слушать народную музыку.  Грустные песни «Здесь мой дом», «Песню еврейского портного», «Грусть под звездами», «Маленькая мечта».

У моего народа всегда была большая  мечта обрести дом и родину.

Мой народ без государства хлебнул много горя, но никогда не унывал. Не унывал, когда  его стегали нагайками черносотенцы в царской России, подогретые фальшивыми «Протоколами Сионских мудрецов». Не падал духом, когда  его расстреливали фашисты, а Сталин раскручивал «дело врачей». Находил силы жить, когда его притесняли и унижали современные советские антисемиты. Они ведь привыкли винить в своих проблемах кого угодно, только не себя, искать врагов в других народах, унижая их и притесняя.  Мой народ  учился быть хитрее, умнее, оптимистичнее, учился, как говорил мой прадед Яша, «не вешать свой горбатый нос».

Своим характером я в него. А еще – в мою прапрабабушку Эльку. И очень похожа на нее. Хотя никогда ее не видела, конечно. Никогда не была в пыльном еврейском местечке, не заходила в маленький, вросший в землю домик, где пахнет пылью, капустой и селедкой,  где сидит за машинкой согнувшись в три погибели Меир, а на кухне у плиты хлопочет Элька. Иногда я остро чувствую, как хочется  к ним зайти и их обнять. Поплакать и посмеяться.  Ведь я их кровь, их плоть, тоже девушка из местечка.

А пока стараюсь, несмотря ни на что, жить дальше и  «не вешать свой горбатый нос»!

 Я раньше  не понимала, зачем пожилые люди ведут дневники.

А теперь понимаю.

Яна Кац

30.09.2020