Не идентичность, а просто "Вай мэ!"

Перед контрольными по геометрии всегда повторялось одно и то же: пытаясь объяснить мне задачи, папа рисовал треугольник и обводил каждую линию – «катет, катет, гипотенуза». Буквы «е» в его исполнении превращались в «э», «катеты» в «катэты», я сползала на пол от смеха и просила повторить ещё. С таким сочным грузинским акцентом и упором на «э» слова из учебника не мог произнести никто.

Когда в 1991 году бабушку чуть не убили на рынке за то, что «русская, куда лезешь», а через несколько месяцев конфликт Грузии с Южной Осетией при режиме Гамсахурдия достиг крайней точки, и повсюду полетели ракеты, родные быстро оформили документы и переехали в Подмосковье. В Тбилиси после них остался дом и друзья, от Тбилиси у моей семьи – восклицания «Вай мэ!», означающее всё, что угодно, от трагичного «Господи!» до восторженного «Вау!», и знания об идеальных хачапури. На дружеский вопрос: «Ты кто?», всегда отвечаю: «Русская». Историю о смешении то ли грузинской, то ли еврейской и русской кровей аж из Сибири, сходу не перескажешь, а на скучающее выражение лица наверняка захочется спросить: «Вай мэ! Что спрашивал-то?»

Рассказы о том, как в детстве папа выходил во двор и соседки кричали: «Петя, Дато, Нино! Быстро домой» – знали, что от мальчика с набором «Юный химик» под мышкой хорошего не дождёшься – как и описания гигантского ботанического сада в Тбилиси всегда были традиционной частью семейных застолий. «Вот поедешь, там, наверняка, нас все помнят», – мечтательно приговаривала бабушка, а дедушка хлопал её по плечу. Проверить, действительно ли где-то там в грузинских дворах меня «внучку соседа Юры, дочку его сына Толика» дожидается толпа знакомых удалось лишь недавно. Приехала, вышла из аэропорта. Оказалось, да, – дожидаются. Не толпа, один человек.

– Дядя Гиви – настоящий грузин. Будет дарить молодое вино, не бери. Вежливо откажись – напутствовали перед отлётом хором – В прошлый раз он нам бутыль вручил; так оно взорвалось, залило весь салон и сумку серую. Свежее, красное! – напоминали подключившиеся в Skype родственники-грузины и грузины-друзья-семьи из США, Греции и Израиля.

О советах помню, пытаюсь тактично отказаться, но дядя Гиви обижается, что-то бурчит под нос и, наверное, от обиды решает поселить нас не в отеле, а у себя, Первым делом везёт смотреть на дом берегу Куры, где жила прабабушка, родился дедушка и папа, вспоминает семейную легенду про пожар, что разгорелся из-за пережаренной рыбы. Его тушили всем двором в том самом 1991 – и грузины, и русские, и местные армяне носили воду с реки. Руками вытаскивали из окон куски известки и рухнувшего потолка. Сейчас в деревянном доме живёт кто-то другой, а всё вокруг разваливается. Замечаю, что на «нашем» балконе три разных рамы, одна просто сломана. Мы стоим с дядей Гиви в пыльном дворе, он говорит что-то про то, как было много лет назад, ещё в СССР, когда вокруг все говорили по-русски. Я же смотрю на дерево у стены и вспоминаю, что, кажется, именно под ним в детстве «химичил» папа и забирался на самый верх. Отмечаю про себя, что этот двор и город можно назвать семейной «маленькой родиной», и остаток поездки прилежно учу грузинский и каверкаю язык ради местного тягучего акцента.

Дядя Гиви не дядя – лишь близкий друг деда. Он последний, кому из-за проблем с документами пришлось остаться в Тбилиси. Другие разъехались по миру и теперь все зовут к себе. На вопрос, а уехал бы Гиви сейчас: он лишь качает головой и просит приезжать самим. Именно он ухаживает за могилами моей бабушки и прабабки где-то на горе. Мне жаль. Вспоминаю об этом в последний момент и клятвенно обещаю вернуться. Не ему, а себе. Гиви просто машет рукой, смеётся над моим выученным и уже почти правильным «Вай мэ!», которое кричу с эскалатора, и вот уже полгода каждый месяц звонит по субботам, чтобы узнать, когда «собирается обратно его грузинская внучка из Петербурга». Верит, что она собирается ещё не раз, но не верит, что она, как и обещала в шутку, поселит у него всех своих друзей. Конечно, по очереди.

Ольга Минеева, 
фото автора

12 марта 2019