Дед-line. Таких больше не делают

Седой до последней волосинки, голубоглазый и худой, может даже тощий. Другим я его не помню и представить не могу. Он никогда не будет сидеть в семейном кругу и обсуждать что-то с интересом или даже без него.
— Дедушка, ну посиди с нами чуть за столом. 

— Нет! За стол садятся, чтобы поесть. Больше тут делать нечего. 

— Тогда мы о тебе будем сплетничать. 

— Делайте что хотите... 

Он пойдет в пустой и беззвучный зал, чтобы просто лежать на диване. Привык к тишине. «Мне легче с баранами, чем с людьми», — говорит он. Это совсем не странно, если учесть, что он с четвертого класса пасет овец, а сейчас ему 81 год. 

Меня назвали в честь прабабушки, и дедушка Курбан никогда не звал меня по имени. «Девочка, давай стакан бузы! Так и быть» или «Моя хорошая мама. Любимая мама», — говорит он, и на родном это звучит как-то естественно, что ли. Я не вижу его сезонами, иногда годами, но наше приветствие не бывает долгим и «сопливым». Он протягивает руку, а я неожиданно обнимаю его. Он неловко похлопывает меня по спине, а я спрашиваю: «Как дела?», даже не рассчитывая на ответ. И не было такого, чтобы он оставался у нас дома дольше недели, ему тут душно без горного воздуха, скучно без баранов и вообще «не полагается отцу задерживаться в доме дочери». 

Он давно еще передал свой посох единственному сыну, но и сам не ушел в отставку. Сейчас он вернулся с кутана, где в одиночку два месяца пас около тысячи овец. 

— Как?! С тобой кто там был? — логично удивляюсь я. 

— Собака со мной была… помощница моя, — улыбается он. — Но сейчас я уже не мог собрать и загнать в загон все стадо из-за плохого зрения. В одну ночь я около 300 овец потерял, а чабан с соседних пастбищ наткнулся на них и привел ко мне. Было, что ягнят, только что родившихся, не замечал и оставлял в поле, а они умирали. Но за это время 130 здоровых ягнят тоже родилось. 

У моего деда особенные отношения с собаками. За столько лет у него их было с десяток, но он всех помнит по именам и характер их тоже. То ли они ему попадаются такие любвеобильные, то ли он волшебник, но они ходят за ним по пятам и даже в машину к нему залезают не колеблясь. Я вот чуть ли не в ногах валяюсь у псов, выполняя их прихоти, но они забывают обо мне при виде летящего пакета или ползущей гусеницы. 

— А волки? Не боялся, что нападут? 

— Вах! Скольких уже повидал… Раньше на равнине на кутане не было их, а сейчас появились. Неделю назад говорили, что стая проходила недалеко от нас. В горах нападали часто. Зараз я как-то 20 овец потерял, и собаку даже загрызли. Я сам однажды чудом спасся от волка… 

— Как?! Расскажи! Ужас! 

— Столько вопросов задаешь, вах! — устал дед от меня, и я быстро доливаю ему чай, чтобы не сбежал. — Ну, собирал я овец на ночь, и туман был. Хожу, собираю их в кучу, и собака позади идет все время. Думаю, молодец, не отходит. В один момент замечаю свою собаку лежащей возле палатки. Вах, думаю. Обернулся, а за спиной волк сидит, спокойно так, и прямо в глаза смотрит. Я замер. Понимаю, что бежать нельзя, а если попытаюсь ударить посохом, то могу промахнуться и разъярить его. Постоял вот так чуток. Подумал, будь что будет, и развернулся дальше овец собирать. Через некоторое время волк исчез в тумане. Не напал в ту ночь. 

Он рассказывает это так, будто пошел в поле и цветов нарвал. Окажись я на его месте, это была бы история всей моей жизни. Этот случай был бы моим коронным номером в каждой беседе из разряда «это ладно, а у меня!..». Я бы его рассказывала до тех пор, пока среди всех знакомых не закрепилось бы: «— Есть же Патима? — Что за Патима? — Которая волка не испугалась!». 

Вообще в селе на годеканах или просто в веселых компаниях обязательно присутствует история из жизни большого Курбана. Феномен этой приставки «большой» к его имени мне остается не ясен, но его все так называют. Даже я иногда позволяю себе такое, раз он мой «сын». Он не похож на богатыря внешне и не обладает каким-то высоким чином, да и вообще нет в селе маленького Курбана, чтобы на его фоне выделить большого. Наверно, только ленивый не рассказал мне о том, как дед одним ударом посоха уложил мужика, который дразнил его собаку, а потом еще по судам в качестве ответчика таскался. Или о том, как он без злого умысла обратился к собеседнику, употребив мат в речи, и объяснил это тем, что только настоящих мужиков материт. 

Мы никогда вот так не сидели с дедом, и разговор дальше общего положения дел и здоровья не заходил. Вижу, что его забавляет беседа. Он удивляется моему незнанию элементарных, на его взгляд, вещей. Вот, например, какой рядовой городской житель знает, как сохранить сырое мясо летом без холодильника? Вот и я не знаю. 

— Вабабай! Разные же есть способы. Некоторые яму в земле роют и прячут там мясо. Как оно испачкается, если оно в мешке?! Что за глупости?! — разводит он руками, а я хочу дать себе по шее за недогадливость. — Некоторые солят и в кастрюлю прячут от мух. Вот в реку ставят еще, но я считаю это глупым делом. Я сам, например, кол забиваю в землю и на него вешаю мешок с посоленным мясом внутри. Да так-то и баранов режут мелких или вообще ягнят, чтобы мяса много не было и закончилось за два дня. 

— Ягнят? Жалко же… 

— А жить как? Надо есть! Хотя сейчас «модные» пошли чабаны, хлеб едят, супы варят. Раньше и на завтрак был хинкал, и на ужин. 

Ему есть с чем сравнить и что сказать за всю жизнь, проведенную на пастбищах. Ему хватает одного взгляда на стадо, чтобы понять, сколько там овец, стоит взглянуть на небо и узнать, какая завтра будет погода, он узнает в морду каждую овечку из сотен. Хотя нет, уже не узнает. «Они сливаются и кажутся одним целым. Да и любимчиков сейчас у меня нет. Перестал я наблюдать за ними», — признается дед. 

Тут меня осенило: «А откуда у него вообще овцы взялись? Их же раскулачили еще до войны». Да, он был одним из двух детей в обеспеченной семье. Да что там, у них даже раб был. Кто-то в селе решил, что буржуйство в их доме зашкаливает, и донес куда следует. «Жандармы» (так он называет милицию-полицию) не заставили себя ждать и сменили человеческую зависть на жалость. То есть вынесли из дома все вплоть до иголки. Реально оставили лишь голые стены! И права оставаться в этих стенах лишили. Показали им комнату в совершенно чужом доме, откуда они не имели права высовываться три дня. Так и говорилось: «Лишен голоса на три дня». Мало того, прадеда моего, Магомеда, сослали на три года в Сибирь, откуда он вернулся с деревянной табличкой на груди с выцарапанным обратным адресом. Дочка их была совсем крохой и померла с голоду, а дед вместе с матерью сменил еще пять домов в селе. Так вот, вернемся к нашим баранам… 

— Деда, а откуда у тебя вообще овцы? С чего ты взялся за посох? 

— Отец мой пас колхозных овец соседнего района, и зарплату выдавали козами. Он после ссылки часто болел и через восемь лет умер прямо в чабанском домике на пастбище. Я в четвертом классе тогда был и с тех пор в школу не ходил. Одна коза была, и я ее пас. Потомство той козы до сих пор есть в стаде. Это память об отце. А так я ни одного барана за свою жизнь не купил. Всё, что есть, получено многолетним трудом. Разные были времена, вот в 1954 году все вымерли, осталась всего пара штук. Их количество менялось от 200 до 2000. В родном районе не разрешали больше 40 голов держать, отбирали, налоги большие устанавливали и всячески мешали разрастись. Поэтому я ушел на пастбища соседнего района, где меня никто не трогал. 

Бабушка говорит, что деда хочет, чтобы у него на надгробье были выгравированы баран и посох вместо всяких молитв. Она шутит, что и бутылку водки надо будет не забыть, а он возмущается. У него крепкое здоровье, и любые возрастные недомогания для него непривычны, от этого он иногда бывает очень схож с ребенком. У них с бабушкой, кстати, даже спустя столько лет очень теплые отношения. Он как бы в шутку обращается к ней «свет очей моих», а она смеется. Деда возвращался в горы к бабушке лишь летом, в остальное время был на равнине со своей «бандой». Она ездила к нему иногда обстирать, наготовить и поухаживать, если приболел, но все же виделись они очень редко. И так всю жизнь. Даже сейчас им одинаково 81 год, и ничего не изменилось. «Моя хорошая, родная. Она без меня не может. Везде за мной ходит», — говорит он и двигается за столом, уступая ей место, а она смеется и просит его прекратить. Дедушка украл бабушку, и у них не было свадьбы. Он это объясняет очень просто: «Не хотел слушать эти капризы: «Выйду, не выйду» — и украл». Да-а, он человек с характером. Такого упрямца надо еще сыскать. А если он что-то решит, то будет выносить всем мозг, пока своего не добьется, а в конце добродушно поблагодарит. Он следит за политикой и заставляет смотреть новости или читать газеты, чтобы потом ему перевели на родной. Недавно заметила, что музыкальные клипы смотрит без звука. Слов он все равно не понимает, а картинка, видать, интересная. 

Большой Курбан, кстати, играет на дуде. «Да это каждый чабан может. Скучно же среди овец одному», — отвечает он на мой восторг и улыбается. Первую дудку ему подарил дальний родственник, но он еще сам может мастерить из камыша маленькие дудочки. Первый раз я услышала, как он играет, когда приехала в гости в село. Он закрылся в комнате и играл долго и громко. Тетя объяснила, что он так успокаивается, когда вспоминает двух своих покойных сыновей. 

Перед тем как сейчас уехать, я попросила его оставить мне свою рубашку. Рубашку будто десять лет носили не снимая, обтерлась везде и порвалась. Но ей и правда десять лет, и она уже была ему велика. Он уехал, и увижу я его не скоро, а как взгляну на рубашку — будто не уезжал. 

Патимат Гасанова, опубликованно на сайте газеты "Новое дело", 13 февраля 2016