Художник и тайная комната
Заслуженный художник России, член-корреспондент Российской Заслуженный художник России, член-корреспондент Российской Академии художеств Абдулзагир Мусаев впервые выставил свои монументальные работы в Махачкале. 17 марта в Театре поэзии были представлены декоративные панно из Республиканского кумыкского театра, роспись Свято-Успенского кафедрального собора Махачкалы и роспись Зала Славы администрации главы Ингушетии в Магасе.
За день до открытия я попала в пока еще «тайную комнату» (выставочный зал), где художник почти к каждому экспонату лепил «заклинания», которые, признаюсь, мне расшифровать не удавалось. До определенного момента.
Так как физически невозможно показать монументальные работы, в этом зале представлены фоторепродукции. Абдулзагир Мусаев выбрал фотографии, которые ему нужны, организаторы выставки распечатали их в типографии. Главный администратор Театра поэзии Екатерина Дидковская вместе с сотрудниками оформляла работы, используя багет со стеклом. Последним штрихом стали тексты к каждой работе кандидата искусствоведения Натальи Мусаевой: о том, что изображено, где находится, в какой технике выполнено. Мусаев те самые «заклинания» вставлял в свои работы так быстро, что я едва успевала следить за его молниеносным выбором подписи к картинам. Он буквально порхал по залу. А потом все сказал.
Картина первая
— Здесь представлены монументальные произведения, созданные с середины 90-х годов по сегодняшний день. Объекты, на которых делаются росписи, диктуют условия творчеству, если говорить языком монументального искусства. Гобелены в Кумыкском театре появились потому, что холодное пространство и холодный материал (мраморные облицовка, полы, колонны) диктовали внесение тепла. И теплым материалом я решил сделать ковры. То есть коврами это только называется. А по сути своей это гобелены. Ткали их мастерицы в Дагестанских Огнях. Было сложно, потому что они привыкли работать с орнаментом, а тут изобразительный момент. Начали в 2000 году, завершил в 2002.
А второй проект — кафедральный Собор — совершенно другое явление. Самой сутью здания, храмом, уже продиктовано, что там должно быть. Там нет случайных вещей и сюжетов случайных нет, они практически исключены. Решение внутри, без каких-либо ходов.
— Вы имеете в виду саму геометрию здания или что-то иное?
— Нет, слово «геометрическое» здесь совсем не подходит. Это ведь сугубо канонизированное искусство в своей сути, в своем формообразовании, диктовке образов, всех сюжетов. Это канонизированный, отработанный веками стиль. И каждый цвет там имеет определенное значение. Он применяется не просто потому, что я хочу: ах, здесь синенький, ах, здесь зелененький. Все цвета определены абсолютно точно, каждый лик только таким и должен быть. Это старорусский канонизированный изобразительный момент. Если бы там применялось светское письмо, то есть мы изображали бы людей реалистично, писали с натуры святых, то в этом случае там могла быть определенная импровизация. Но образы должны быть подчинены сложившейся канонизированной системе. Другое дело, что от человека, художника все равно остается его характер, образ.
А Зал Славы в Ингушетии — это история. И очень важно, каким языком ты будешь говорить в этих вещах. То есть и здесь нельзя уйти в бытописание, документализацию. Есть определенная архитектурная схема, в которую ты должен внести сюжет или историческую канву. Купольная и барабанная части архитектуры здания трактованы по-разному: если историческая канва прослеживается в барабанной части, то в купольной это мифология ингушского народа. Внизу — реалистичное изображение людей, пейзажей, фигур при всей схематичности. А схематичность — требование монументального искусства. Наверху — совершенно условный язык древних петроглифов. Ингушетия очень богата на них. В этих местах очень много условного языка древних людей — в рисунках на камнях. Стилистически и нужно было подогнать, потому что это две разные темы.
— Какие работы самые сложные?
— Они всегда сложны. Когда пишешь картину просто в мастерской, устанавливается отношение между тобой и картиной, а когда ты связан с проектами, там очень много контактов. Это люди, и люди разных взглядов.
— Вы всегда знали, что будете художником?
— Как раз не всегда знал, но рисовал. В юности у меня было много увлечений, как и у всех, особенно я увлекался историей, археологией еще в школе, ездил в экспедиции с археологами. Сейчас я все это реализую в своих вещах, мне это пригодилось. Рисовал всю жизнь, хоть и собирался посвятить себя археологии. В одну секунду, по щелчку я просто решил, что пора заниматься этим профессионально. Да и в какой-то момент не сложилось с археологией.
— Как это произошло?
— Ну, не поступил.
— Не пытались поступить еще раз?
— Пытался несколько раз, а в третий раз я развернулся и ушел. Четыре года обучался в училище в Махачкале, шесть лет — в Академии в Санкт-Петербурге, три года проходил стажировку при мастерской монументальной живописи Академии, а потом преподавал в Академии после завершения. С 1983 года заведую кафедрой живописи в ДГПУ.
Картина вторая
В зал входит заместитель директора Театра поэзии по творческой части, заслуженный деятель искусств Дагестана Ариза Батырова. Невольно подслушиваю, о чем говорят «небожители». И даже что-то понимаю.
— Это миры, эпохи… — Ариза Батырова «зависает» на Зале Славы Ингушетии.
— Они не дают мне покоя. Это мое увлечение.
— А какая самая «вкусная» эпоха для вас?
— Вот эта, — художник показывает на картину «Мехка Нана (Мать страны). Бык держит землю».
— На стыке мифологии, язычества…
— Всё, что можно было сказать в изобразительном искусстве, как будто уже сказано. Это естественный процесс. Колесо все время крутится, возвращает все на свои места. Это бесконечность.
Ты знаешь, оказывается, чем больше ты начинаешь это все делать в искусстве и кормить зрителя сказанным в искусстве, тем больше, кажется, у него отнимается возможность думать, жить и еще что-то творить. То есть ты даешь ему готовую пищу, разжеванную. А древние творцы своим условным языком давали возможность думать, творить. Откуда это изящество, образы?!
Есть еще одна вещь. Говорят, что изобразительное искусство советской эпохи и искусство фашистской Германии идентичны по сути…
— О да... я изучала материал на эту тему.
— Это просто нечто: абсолютно одно и то же. Никто не хотел в этом деле быть слабее. Именно это и воспитывало человека «новой формации». «Сверхчеловека» — у них, «строителя коммунизма» — у нас.
— Каждая империя лепила нового человека. Такие средства выражения были совершенно необходимы?
— Вот именно это и сужало интеллект.
— Если синтаксически подойти к этой эпохе, то это эпоха восклицательного знака и точки. Вопрос и многоточие там были неуместны. Искусство империи — всегда восклицательные знаки, жирные точки, но никогда не многоточия или вопросы.
— Говорят, что период Средневековья пронизан проповедью страха человека перед высшими силами. И это делалось, чтобы Человека раздавить, растоптать, стереть. Вся психология страха — в Средневековье. Но искусство Средневековья — странным образом одно из самых замечательных вещей. Человеческие образы в изобразительном искусстве того периода удивительно портретные; люди, которые взяты из жизни, похожи, они кривые.
— А подчас это современные лики. Меня это поражает каждый раз, когда вдруг узнаю те или иные лица из той эпохи в современных людях. Но при этом человек средневековой эпохи — другой, он не красуется нигде.
— Но при всем этом он внутренне обогащенный, если можно так выразиться.
Картина третья
— Сильнейшая вещь, молодец, — говорит художнику Абдулкадыр, охранник Театра поэзии.
— Чтобы нарисовать это, приходится заново шпатлевать стены, и я наношу рисунок. Тяжело, когда приходится подстраиваться под архитектуру здания, чтобы рисунок получился не искаженным, объемным, а не лежал или стоял.
— Я в этом деле темный. Вырос в горах, не было преподавателя, который бы учил рисовать. Мы обводили тарелки, рисовали яблоки. Жаль, что не было у нас настоящего художника.
Фото: Патимат Амирбекова