— Формат фестиваля придумали французские эсперантисты в Туре. И уже на следующий год после французов такой фестиваль сделали в Чебоксарах. В столице Чувашии он проходил несколько раз подряд и очень всех вдохновлял. Особенно тех, кто придерживается идей языковой демократии, равенства языков. В том числе, и нас в Петербурге. Правда, прежде, чем решились, мы несколько лет собирались. Первый фестиваль проходил в Пушкине, в Аграрном университете. Несмотря на то, что это довольно далекий от Петербурга пригород, решение было неплохое: там нас устроило помещение, довольно большое. Несколько лет мы базировались там, а потом подружились с Университетом ИТМО в Петербурге и сменили место. В этом году тоже планировали быть там, но у них возникли проблемы с помещением, случилось какое-то обрушение в здании, и фестиваль, кстати, тринадцатый по счету пришлось перенести.

— Надеюсь, что нет: ведь, к счастью, не во время фестиваля обрушение случилось. Верю, что осенью он-таки состоится. Может это и к лучшему? Мы давно собирались перенести фестиваль именно на осень, потому что этот период удобнее для выступающих, многие из которых преподают редкие языки. Все они энтузиасты, у нас выступают бесплатно, но есть и личный интерес: возможность набрать группу на своих частных курсах. В случае с не очень популярными языками, например республиканскими, такие курсы провести получается раз в год, в малой группе. Группу набирают как правило в начале-середине осени. И преподавателям, конечно, полезнее накануне, а не в апреле, выйти на каких-то заинтересованных новых людей.

— Во-первых, сам формат предполагает, что нужно много учебных классов одновременно, так как одномоментно идет много уроков-презентаций. Скажем, в программе 60 языков, представленных в шести блоках. У человека, который пришел на фестиваль, есть выбор: пойти на испанский, удмуртский, китайский и т.д. Поэтому нужно по меньшей мере шесть классов, причем некоторые из них должны быть большими, чтобы вмещать желающих послушать про языки, которые традиционно вызывают большой интерес. Например, японский и китайский.

— Это трудно предсказуемо. Очень многое зависит от того, как на открытии выступил презентатор. Например, почти всегда на открытии презентуют идиш. Выступающий – Матвей Гордон – очень харизматичный человек. Люди его узнают, знают, что он с юмором и очень интересно подает материал. И ему обычно стандартной аудитории на 40 человек не хватает, желающие не вмещаются. Но это не очень типично. Потому что по моим ощущениям, а я, например, сам осетинский представляю, на презентацию языка Российской Федерации приходят человек 10 из 500, которые в целом проходят через фестиваль.

— Да, у нас есть свои хитрости. Стараемся, например, так составить программу, чтобы выбор в любом случае упал на один из российских языков: в середине фестиваля бывает блок, где в основном языки Российской Федерации. Потому что иначе можно прийти на фестиваль, сходить на японский, китайский, испанский, и не заметить того, что мы хотим вложить в фестиваль. А хотим мы вложить, что у нас "малые" языки представлены на равных с большими и традиционно-популярными. Поэтому у нас обычно не бывает презентации английского и русского: их и так все в той или иной степени учат. Иногда правда бывает какая-то более узкая тема, например, диалект одного из этих языков. Но это скорее исключение. Из языков России чаще всего бывают республиканские языки. Но не только: почти каждый год представляем языки Ленинградской области – водский, ижорский. И мы целенаправленно стараемся как-то получше их показать.

— Наши основные посетители — студенты и молодые специалисты, люди 20-30 лет. По анкетам получается, что больше половины из них прямого отношения к филологии и лингвистике не имеют, но у них есть интерес к культуре и языкам. Я так подозреваю, что большинство приходят ради конкретных лекций, получают некие общие представления и уходят, т.е. дальше не углубляются в эти темы. Но все равно считаю, что это хорошо. Выступающим удается дать хотя бы общие представления, как устроены конкретные языки, какие бывают заблуждения по освоению языков, по двуязычию, ответить на вопросы, волнующие людей. В итоге на фестивале какие-то расхожие мифы о языках нивелируются.

— Во-первых, люди довольно часто относятся к языкам в некой градации развитости что ли: считают, что большие государственные языки имеют некие структурные преимущества, хотя как мы знаем распространенность языка зависит прежде всего от экстралингвистических факторов, т.е. факторов за пределами структуры языка. То, что это миф, очень хорошо видно, когда смотришь на два языка из одной группы, очень похожих структурно, но одному "повезло" и он стал государственным, так как на нем говорят много людей, а на втором – одно-два села и он на угрозе исчезновения. И второй вредный миф, который я даже проговариваю всегда на открытии и закрытии фестиваля, это то, что языки нужно учить последовательно и что язык можно выучить до конца. Скажем, вот сейчас я выучу английский, а потом испанский, а уже потом – язык моей татарской бабушки. Это вредное заблуждение: невозможно выучить язык до конца, это очень наглядно видно потому, как мы все время учим русский язык, без конца делаем открытия! Мне вот 40 лет и я постоянно узнаю какие-то тонкости орфографии, новые слова, новые термины, сленг. А что-то наоборот отмирает. Стал замечать за собой, что каких-то привычных мне неформальных выражений, которые я принес, например, из университетских годов, уже избегаю, потому что не уверен, что они сейчас означают. Постоянное развитие и языка, и наше собственное приводит к тому, что даже русский язык мы постоянно продолжаем учить и не можем доучить до конца. Что касается параллельного изучения, учить одновременно два-три языка – полезно. У меня есть знакомый, профессиональный переводчик, который рассказывает, что английский язык причинял ему физические страдания, когда он его учил в школе. У него зверски болела голова на уроках. Это понятные механизмы, психосоматика, вполне такое может быть. А начав учить немецкий язык, который многие считают более сложным, он эти проблемы испытывать перестал, и в итоге перевод стал профессией человека. Может это прозвучит не очень серьезно, но, возможно, стоит перебирать языки, брать какие-то верхушки из разных языков, потому что неизвестно какой из них очень хорошо пойдет, понравится, пригодится в жизни.

— Это 50-минутное выступление в свободном режиме, то есть выступающий сам решает, как он проводит свою презентацию и на чем делает акценты. Мы только подсказываем не уходить в культурологию, в страноведение и тому подобное. Важно менять тему почаще и сконцентрироваться все-таки на языке, на каких-то примерах из языка, ведь это фестиваль не культур или кулинарии, а именно языка. Я, например, делаю презентацию осетинского языка по такой схеме: есть девять звуковых фрагментов (отрезки песен, живая речь с радио), и есть распечатка, где можно подсматривать какие там слова, как это записано, а я комментирую какая грамматика в том или ином отрывке. Разумеется, рассказываю и общие сведения, например, географические, описываю ситуацию с диалектами, потому что она не обычная: вроде бы есть два диалекта и в то же время в быту выделяют скорее три группы.

— В Петербурге довольно большая осетинская община. У них есть свои организации, которые занимаются обучением языку. И даже, я знаю, есть некая конкуренция. И культурные мероприятия бывают, и языковые какие-то занятия, и танцевальные группы есть. Конкретно ко мне несколько раз обращались люди, в том числе после фестиваля, просили вводные занятия провести по осетинскому языку, но обычно индивидуальные. Кстати, интересуются далеко не всегда осетины. Часто люди учат язык не для бизнеса, не по происхождению и не с целью съездить в Осетию, а для души, из интереса.

— Конечно, в основном в больших городах люди общаются по-русски, потому что среда русская. Но я знаю семьи в Петербурге, в которых удается передать осетинский язык детям. Но это очень сложно. Я экспериментировал со своим ребенком, правда, с эсперанто, а не с осетинским. Можно говорить с ребенком все время на языке. И ребенок будет понимать тебя, будет отвечать, пусть даже на доминирующем языке, но впопад. А потом – уже с трех лет – в жизни ребенка начинается следующий период, когда для него важным становится язык игр со сверстниками и общение со значимыми взрослыми, не только с родителями. И вот если у родителей не получится найти ребенку этих сверстников с родным языком и значимого взрослого, например, воспитательницу в саду, то язык неизбежно потеряется. Тем более дети очень четко чувствуют, когда родитель двуязычный и хорошо понимает по-русски. И сразу это эксплуатируют: если видят, что с родителем можно в принципе легко переключиться на язык окружения, они делают это. Поэтому конечно в больших городах тяжелее передать материнский язык. Но все-таки реально – примеры такие есть.

— Там есть своя специфика. Владикавказ был уже довольно большим городом на момент урбанизации. Да, осетинская слобода там была всегда, но город в целом осетинским не был. Именно в массовом порядке осетинское население появилось в советское время, они приезжали из деревень в город, где уже говорили по-русски. Если бы Владикавказ был городом, который вырос из осетинского поселения, ситуация как-то по-другому сложилась бы, но она складывалась именно так: первые поколения, которые приезжали из сел, были вынуждены переходить на русский. В том числе отчасти сознательно: для горцев было важно научить детей русскому языку для обеспечения их социальной мобильности. В других городах Осетии языковой сдвиг так далеко не зашел, потому что эти города развивались из осетинских селений. Хотя сейчас уже по-русски вполне принято говорить и в малых городах, например Беслане, и даже во многих селах. Но при этом не верно считать, что осетинский язык умирает, потому что говорящих все еще много. И передача в семьях, естественно, все еще случается. На осетинском производится контент, открылся новый телеканал "Осетия-Ирыстон" несколько лет назад, там много передач с живым общением на осетинском языке. Это очень здорово, этого очень не хватало.

— Это довольно радикальное решение. У меня в Осетии было выступление, я назвал его «Некоторые заблуждения о бытовании и передаче осетинского языка». И как раз попытался рассказать, что можно сделать самому, в своей семье, чтобы обеспечить передачу осетинского языка. Многие молодые люди в патриотическом угаре кричат, что язык погибает и надо что-то делать. Но при этом направляют свое возмущение куда-то во вселенную, но не на себя самих. Клянутся, что их дети точно будут говорить по-осетински, обвиняют в ситуации правительство, Министерство образования, кого угодно, а при этом есть какие-то совсем несложные действия, которые можно и нужно предпринять самим, если для человека передача языка действительно важна. Для людей с достатком, например, это может быть найм няни, которая говорит на языке, возможно, в режиме гувернантки, чтоб она приходила на час-два в день играть с ребенком. Тем более, что такой рынок в общем-то есть потенциальный. Допустим, учителя, которые недовольны своей зарплатой. Можно самим организовывать какие-то игры, придумывать правила, которые подразумевают, что дети будут говорить в процессе игры. Плюс сейчас появилось дополнительное образование. Во Владикавказе есть по меньшей мере одна успешная студия дополнительного образования — "Фандиаг". У них есть дополнительные занятия для детей на выходных, хорошее дело делают. Есть и другие школы, центры и программы. Статистики у меня нет, но по ощущениям курсов стало больше. А если это действительно так, то значит изменился спрос. А это неплохо.

— Мне кажется, что да, интереса стало больше. Почему вообще происходит языковой сдвиг? Дело в том, что люди не сразу понимают, что что-то не так. На примере осетинского языка это очень хорошо заметно. Буквально в начале ХХ века поколение говорило преимущественно на местном языке, а русский не знали совсем или знали плохо. В середине века уже появилось много полноценно двуязычных людей, а в 70-80-е — родились и выросли люди, которые, откровенно говоря, совсем не знают осетинский. Хотя и могут имитировать понимание, и знают пару шаблонных фраз. И в семьях, в которых еще как-то теплится осетинский язык, думают, что все нормально с языковой ситуацией. Например, бывший глава республики так думал: искренно не понимал, почему кто-то считает, что у осетинского языка есть сложности, потому что в его семье таких проблем не было. Один раз он проводил встречу с молодыми специалистами в области осетинского языка. Пригласил меня, преподавательницу из одного детсада, преподавательницу из одной экспериментальной школы, одного актера из осетинского театра, парня с осетинского радио… Встреча длилась больше часа, ее в прямом эфире показывало телевидение. Люди пришли туда, чтобы рассказать о каких-то проблемах, и обращались к нему, чтобы он поддержал какую-то из озвученных идей. А по репликам главы было ясно, что он всех этих людей собрал, чтобы показать, что те, кому важно чем-то заниматься, занимаются этим, а не ждут помощи от Республики. А тех самых проблем он не видел и считал надуманными, потому что в его семье и в его поле зрения их нет.

— Не думаю. Проводили исследование: людям поручали оценить в анкете, как часто и как много они говорят на родном языке, а параллельно вешали на них диктофон и замеряли, сколько фраз человек за день сказал на самом деле. Выяснилось, что люди на десятки процентов обычно завышают свои успехи! Сейчас появляются молодые осетины, которые начинают осознавать, что почти потеряли язык: знание языка по-прежнему важный маркер этничности, люди ощущают себя осетинами, но понимают, что практически ничего не могут сказать на родном языке. Это начинает их заботить, они только сейчас осознают, что происходит языковой сдвиг. И именно с этим пониманием, на мой взгляд, связан сравнительно недавний повышенный интерес к языку и его устройству. Этого не было еще даже в 90-х годах. Хотя в 90-е во многих республиках происходило то, что описывалось как национальное возрождение. Я учился в школе в 90-е. На фоне этого самого возрождения в республике появился свой флаг, гимн и прочее. Но преподавания осетинского языка в моей школе не было, даже факультативно.

— В моей конкретной спецшколе с английским уклоном. Для этнических осетин осетинский был в обычных школах, а вот в специальных его не было вообще ни для кого и ни в каком виде. И это потрясающая история полного провала! Это же элитная школа, это я в нее попал случайно, но со мной учились дети руководителей разных уровней. Получается, что национальная элита произвела целое поколение детей, не говорящих по-осетински. И многие из них тоже стали влиятельными людьми. Некоторые представляют это как некую злонамеренную русификацию из Центра. Но это абсолютно точно не так. Русификация в Российской Империи осуществлялась в отношении разве что белорусов и украинцев: был некий проект по созданию «триединой нации». На украинском и белорусском не печатали учебники, их рассматривали как диалекты русского. В отношении горцев такого не было никогда. Был языковой сдвиг, развитию которого способствовали определенные шаги. Даже известно в какое время и по чьему решению были упразднены национальные (с преподаванием на осетинском) школы.

— Самое удивительное, что решение это было продиктовано прежде всего этническим патриотизмом и заботой об осетинах. И принял его человек, которого с большой теплотой вспоминают в Республике: первый президент Северной Осетии — Алании Ахсарбек Галазов. В 1964 году он возглавлял республиканское министерство образования и объяснял переход начальной школы на русский язык так: «При разъяснении Закона о школе родители в нашей республике высказали свое желание и потребовали обучать их детей на русском языке с 1 класса. Каждый родитель думает о будущем своего ребенка, желает видеть его в числе активных строителей коммунизма... Глубокий анализ сложившейся системы обучения в осетинской школе подтверждает правоту мнения родителей».
Ничего плохого он, конечно, своему народу не хотел. Просто в шестидесятые годы неважное знание русского языка тормозило осетин: они не могли поступать в престижные институты, делать карьеру. Вот и решили закрыть школы с преподаванием на национальном языке, чтобы дети лучше освоили русский и имели хорошие перспективы в Союзе в целом. Это сложное решение, и можно понять тех, кто его принимал. Но сейчас мы имеем дело с его последствиями.

— Сейчас в Осетии разрабатываются методики полилингвального образования: осетинский язык встраивается в учебный процесс. Детей изначально делят на "говорящие" и "неговорящие" группы. Для ребят, которые знают осетинский язык на достаточном уровне, даже если и не лучше русского, но могут уже на нем изъяснятся, организуются группы с преподаванием ряда предметов на осетинском языке, а для детей, которые пока языком совсем не владеют, предусмотрено углубленное изучение осетинского, но тоже с надеждой, что где-то к средней школе получится перейти на преподавание нескольких предметов на языке. Это очень интересный эксперимент. В нем лидирует Аланская гимназия, в которой эта схема работает уже несколько лет. И вроде бы есть хорошие результаты. Правда, родители критикуют учебники из этой полилингвальной серии за чрезмерную сложность.

— Весной я участвовал в осетинском ток-шоу по этим вопросам. И ведущая пожаловалась, что в учебниках есть такие задания, с которыми даже взрослые не справляются. Мне самому учебники эти показались очень любопытными, поэтому хотелось конкретных примеров: что именно родители не смогли сделать совместно с ребенком. А вообще мне такой подход не совсем понятен. С одной стороны люди хотят, чтобы дети говорили на языке лучше, чем они сами. А с другой — недовольны, что в "продвинутой" программе есть задания, которые не по силам плохо владеющим языком взрослым. Но ведь так и должно быть на этом витке, когда мы возрождаем родной язык! Раздражение людей понять можно – они целыми подъездами собираются, чтобы задание сделать по языку, предмету, к которому привыкли относится как к общеразвивающему, как, например, к музыке – но я не вижу, как без этого неизбежного этапа изменить ситуацию.