— Стало больше мероприятий. В начале апреля в Институте языкознания РАН прошла большая конференция, лингвистический форум, посвященный малым, коренным, исчезающим языкам. Интересная была конференция, из-за рубежа было много народа, из регионов России. Прошло два круглых стола: один был посвящен проблемам сохранения коренных языков, а второй — проблемам преподавания коренных языков. А до этого состоялось два официальных открытия Года языков: в Париже и у нас в Ханты-Мансийске. Открывали и международное сообщество, и россияне с размахом! Коллеги ездили в Париж, говорят, в основном там были песни-пляски и официальные речи. А на открытие российского года языков я сама ездила. Честно говоря, как-то это все было очень напоказ. Денег потрачено было много и это видно, но если все средства, которые предназначаются для поддержки коренных языков в этом году, уйдут на пафосные мероприятия — это будет грустно. Маленький пример от моей финской коллеги. В тот момент, когда ее только пригласили в Ханты-Мансийск, билет из Хельсинки и обратно стоил 300 евро, а когда его наконец ей купили — уже 1000. А на конференции было 500 участников! Представляете, сколько всего хорошего для языков можно было бы сделать на сэкономленные деньги, если бы всем билеты покупали не в последний момент?!

— Именно! И показухи много. Сделали пилотный проект "Карта языков России", там, кажется, семь языков, с помпой презентовали. Но складывается впечатление, что вряд ли его дальше будут развивать. Лингвисты по просьбе разработчиков дали для этой карты какие-то свои материалы, например, по этим семи языкам. Подошла к мальчику, который делал презентацию, покритиковала дизайн, задала пару вопросов, а он в ответ: "Легко вам критиковать! А вы знаете, как это все сложно? Надо ведь поехать в экспедицию, сделать аудиозаписи. У нас было много работы!" — "А это вы сами записывали?" — спрашиваю. Похоже, он даже и не знал, откуда материал взялся.
Как все устроено: привлекаются подрядчики, готовые за определенную сумму выполнить какую-то работу. И судя по выступлениям и результатам, подрядчики эти — не всегда достаточно квалифицированные. И это грустно.
Но в любом случае, Год языков оживил ситуацию, интерес возник к проблеме на государственном уровне.
Пример приведу. Мы работали два года в Иркутской области с тамошними эвенкийскими диалектами, а в конце прошлого года к нам обратились из Иркутска и попросили сделать книжку по материалам нашей работы. У них в марте должна была пройти книжная ярмарка, а в регионе не было новых изданий на эвенкийском языке. Мы подготовили в пожарном порядке небольшую книжку с текстами, записанными на двух эвенкийских диалектах Иркутской области с русскими переводами и комментариями: нами в 2016 и 2018 годы и замечательной исследовательницей эвенкийского языка Глафирой Макарьевной Василевич в 1920-е – 1930-е годы. Спасибо дирекции МАЭ РАН, давшей разрешение на публикацию материалов из их архива! И хорошо, что в Союзе содействия КМНС Иркутской области нашлись спонсорские деньги на издание эвенкийской книги. Это безусловно полезное дело, и Год коренных языков ему поспособствовал.
Но если большая часть средств, которые предназначаются для поддержки коренных языков в этом году, уйдет на форумы и конференции — будет грустно.

— Гранты идут какие и были. Но появилась новая структура — Фонд сохранения родных языков. Недавно была в Совете Федерации на совещании по поводу преподавания языков коренных малочисленных народов в качестве эксперта. Говорили, в частности, об этом новом фонде, там еще пока только планы. В основном, как я поняла, они будут заниматься учебниками. Хорошо бы, чтобы они занимались не просто учебниками, а правильными. Потому что сейчас ситуация по Северу, Сибири и Дальнему Востоку такая, что две трети малых автохтонных языков, а может быть и три четверти, уже не передаются в семье от родителей к детям. Передается ненецкий, северный и казымский хантыйский, отчасти чукотский, корякский, вепсский, буквально в нескольких семьях селькупский, мансийский. Большинство детей представителей коренных малочисленных народов Севера приходит в школу, не владея своим этническим языком. А в школе у них уроки родного языка со старыми учебниками, рассчитанными на то, что они свой этнический язык знают.
Если делать новые учебники важно учитывать современную ситуацию с языками. Надо разрабатывать линейку пособий для детей, не владеющих языками предков, пока таких учебников очень мало. Есть экспериментальные эвенкийские пособия, что-то сделано для вепсского, чтобы дети смогли учить язык с нуля, по методике иностранных языков, но с учетом местной специфики. То есть надо не просто давать деньги, а понимать, на что их сейчас разумно давать. Если новый фонд будет работать с учетом рекомендаций специалистов и запросов языковых сообществ, всякий раз поддерживая учебники, которые подходят для каждой конкретной ситуации, — а ситуации бывают разные, например, ненцам и селькупам в Ямало-Ненецком АО нужны разного типа учебники, — будет отлично.

— Достучаться можно. Пару лет назад писали мы, представители нескольких институтов, справку о состоянии языков народов России, и там в числе прочего делали упор, на то, что чтобы переломить тенденцию к сокращению использования малых языков и постепенному их исчезновению, работу начитать надо прямо с детского сада.
И вот на совещании в Совете Федерации я наконец услышала про работу в детском саду. И подумала — какое счастье. Раньше детские сады были отдельной структурой, а теперь их встроили в общую систему образования. И для поддержки языков это плюс. Но минус в том, что поправки в закон об образовании, внесенные летом 2018 года, требуют, чтобы родители в обязательном порядке подавали заявление о том, что они хотят, чтобы их дети посещали уроки родного языка. А чтобы родители написали такое заявление, с ними надо работать, объяснять, что уроки родного языка их детям на пользу.
А если работать в противоположном направлении, то они и не напишут. С такими ситуациями мы сталкивались.

— Кто как. Зависит от местной администрации. И даже от школы зависит. Вот в районном центре Красноселькупского района поселке Красноселькуп в школе уже несколько лет нет преподавания селькупского языка. Директор школы нам говорил, что преподавание языка не ведется, потому что этого не хотят родители.
Когда мы приезжаем в экспедицию, обязательно проводим социолингвистическое анкетирование. Провели его тогда и в Красноселькупе, и получилось, что процентов 80 родителей хотят, чтобы язык преподавался, а выборка у нас была серьезная. То есть это как спросить. Вот тому директору не хотелось, чтобы язык преподавался, хотя в той школе была давняя традиция преподавания селькупского языка. А в том же районе в селах Толька и Ратта, наоборот, селькупский преподается и родители не возражают. Но тут есть еще одна проблема: не будет ли преподавание языка только "для галочки", когда час в детском саду, час в школе, а в целом, ни о чем? Будет ли результат?

— В топе социолингвистических тем сейчас — история изменений языковой ситуации за последние сто лет. Это то, чем много занимаются, и важно прислушиваться к результатам изысканий коллег. Например, в начале ХХ века в Бодайбинском районе Иркутской области были целые районы, где на реке Хомолхо жили эвенки-билингвы, говорившие на эвенкийском и на якутском языке. Приполярная перепись 1926-1927 года это фиксирует. В 2018 году мы нашли в тех же местах (сейчас это поселок Перевоз) потомков этих эвенков. У старшего поколения эвенкийский язык остался как воспоминание: те, кому за 70, помнят, что в их детстве по-эвенкийски говорили и родители, и они сами, а сейчас вспоминают не больше десяти эвенкийских слов. А вот якутский они знают хорошо, даже молодежь язык понимает. И, конечно, все говорят по-русски.
Какие же факторы влияют на языковую ситуацию? На данный момент их выделено больше 30: это и место проживания, и род занятий, и контакты с носителями других языков, и отношение к своему языку, и престиж языка в малой группе и в обществе среди носителей других языков, и отношение к языку со стороны центральной и местной администрации, и использование языка в сфере образования, СМИ и т.д.
Но, пожалуй, самый серьезный фактор — экономический. Если язык связан с материальным благополучием, то его будут учить, а если нет, то только разве что ради идеи. Что само по себе тоже неплохо, но для массового желания выучить язык оказывается явно недостаточным.

— Мы, когда приезжаем в экспедицию, стараемся с местными жителями не только по работе контактировать, но и про жизнь и про ситуацию с их языком поговорить. В Туре у нас была интересная беседа с сотрудниками библиотеки. Мы объясняли, как важно поддерживать свой язык и что многоязычие — естественное состояние для человека. А дальше они нам рассказывали о своих проблемах. Довольно молодая сотрудница библиотеки стала говорить, что критерии распределения охотничьих угодий плохо продуманы: угодья дают не только местным эвенкам, но и всяким приезжим, которые на самом деле никакие не эвенки.
А я возьми и поинтересуйся: а что если бы знание языка было критерием для выделения угодий и назначения льгот? Девушка возмутилась: "А права человека как же!". Не знает она языка. А вообще-то это был бы, безусловно, мощный стимул выучить язык.

— Вот! В Якутии есть возможность сдавать не только якутский, но и юкагирский язык. Человек пять сдавали и внутри республики у них есть какие-то преференции. Сделать так повсеместно — было бы здорово. Этого, наверное, не хватит, но хоть что-то. Хорошо бы, если бы знание языка давало возможность какую-то работу престижную получать, допустим, в муниципалитете. Но тут еще все упирается в проверку знаний и в эффективность преподавания: если уж ты даешь какие-то льготы знающим язык, ты должен быть уверен, что они его действительно знают. А сейчас даже лучшие учителя родным языкам учат не особо эффективно.

— В тех районах, где я работала, бывало по-разному. А вот про Камчатку знаю историю интересную. Моя коллега, выпускница направления "теоретическая и прикладная лингвистика" РГГУ, очень способная, работала в нашей лаборатории и занималась кетским языком. У нее подрос сын, пора ему в школу идти, и ей пришла в голову мысль поехать куда-нибудь в глубинку, самой устроиться преподавать в школе, а сын пойдет учиться у нее на глазах. Ей кто-то сказал, что на Камчатке в поселке в 100 км от Петропавловска есть вакансия. Там ей назначили испытательный срок: в апреле она туда приехала, чтобы отработать до конца учебного года, а потом уже заключить трудовой договор на следующий. С трудовой книжкой, уволившись из МГУ, поехала, отработала два месяца и вернулась: ее не взяли. Образованная, с детьми прекрасно ладит, знает те самые современные методики, умеет учить детей в игровой форме. Но "московская штучка" в поселковой школе не подошла. Не знаю, кого там взяли, кого лучше нашли. А может и не нашли: взяли кого-то именно на вторую ставку, дополнительную. Но в целом по стране все-таки дело не в этом.

— Во-первых, сами учителя далеко не всегда владеют языком в нужной степени. Например, преподаватели селькупского в ЯНАО — все хорошо им владеют, а вот в Туруханском районе Красноярского края — нет. Там есть всего одна школа, где преподают селькупский, хотя в этом селе больше половины населения селькупы. Вроде бы преподавание ведется, галочка ставится, но преподает учительница, которая не владеет языком. Занятия ведет по учебнику и словарю. И это грустно, потому что на выходе у детей знаний почти никаких, профанация получается. И с кетским такая же ситуация. Во-вторых, даже если сами преподаватели языком владеют, мало у кого есть четкое представление о том, что такое хороший результат. Люди пугаются сложных задач, не ставят себе цель действительно научить детей говорить на языке. А если эвенкийский преподается, скажем, в Эвенкии до 9 класса, то уж со второго по девятый, за семь-то лет, вполне можно научить языку. Даже если на язык отведено по одному часу в неделю, а уж тем более по два или по три, правда, такое счастье мало где есть. Между тем эвенки в Эвенкийском муниципальном районе, у которых в школе был эвенкийский, умеют читать и писать. Но тот, кто пришел в школу без эвенкийского языка, за восемь лет уроков получает навык чтения и письма и выучивает небольшое количество эвенкийских слов, а говорить по-эвенкийски так и не может: как пришел без знания языка, так и ушел.
Кстати сказать, административный переход от автономных округов к районам, произошедший в конце 2000х годов, ухудшил положение языков: понижение статуса территории привело к снижению финансирования учебных программ.

— И методик, и контроля, и отсутствия понимания, что же такое "выучить язык". Я была на разных открытых уроках. Если ребенок какие-то слова на языке говорит, все счастливы. Разговаривала как-то со школьницей из Туруханского района. Спрашиваю, какие слова она знает на селькупском. Называет пять слов.
- Что в школе на уроках делали?
- Читали.
Открываю учебник, она сама выбирает текст и читает. Спрашиваю, о чем текст? Не понимает — мы тексты на русский язык не переводили.
- А что делали?
- Слова знакомые искали.
- Ну найди!
Находит три слова: селькупское слово канак 'собака', кот и Васька. Это был рассказ про кота Ваську, которого собака загнала на забор.
А девочка была лучшей в классе по селькупскому языку.
Прошлой осенью в Салехарде проводили курсы переподготовки учителей родных языков ЯНАО, меня туда пригласили, я читала общие лекции и вела семинары с учителями селькупского языка. Они замечательные, те две учительницы, что туда приехали! И сотрудники Департамента образования ЯНАО молодцы, что курсы устроили. Лекции были по делу, учителя писали реальные дипломные работы, защищали их. Как раз мои обе преподавательницы писали проекты-учебные пособия для детей не владеющих языком. Я их, конечно, к этому слегка склонила, но им было интересно.
Когда в классе есть хотя бы один-два ученика, владеющие языком, учитель зачастую ориентируется на них и ведет урок в таком темпе, что остальные дети не успевают ничего или почти ничего усвоить. Мне приходилось наблюдать это на уроках родных языков..

— И это тоже. Ребенок ведь может выучить иностранный язык при нормальной методике с нуля? Этот факт никто уже давно сомнению не подвергает. А уж собственный этнический может выучить тем более! И, повторюсь, лучше начинать с детского сада. Есть отличная методика — "языковые гнезда" — погружение в язык. Если смотреть на мировой опыт, это единственный способ, который действительно дает эффект. Если учить детей с детского сада методом погружения, они заговорят непременно. В Новой Зеландии так язык маори, их коренной язык, подняли. Саамы в Швеции этой методикой пользуются и уже лет 15 держат в одном луле — саамском поселке —постоянное количество говорящих, а финские саамы даже увеличили число говорящих на инари-саамском.
Но чтобы эта система работала, должно быть определенное количество носителей языка. Если у нас есть поселки, где осталось два полноценных носителя и каждому по 70 лет, то на языковое гнездо народ не наберешь, но можно организовать если и не полное, то хотя бы частичное погружение: собирать детей, рассказывать им сказки на двух языках… Главное захотеть.

— Да с любым! Я, например, за нее агитирую активно местное начальство в Красноселькупском районе, тем более там у них заместитель главы администрации с филологическим образованием. Уговариваю их в райцентре сделать такие детские сады. Главное, чтоб хотели и делали добросовестно, а не для галочки. А то прошла информация, что языковые гнезда открыли на Таймыре в селе Потапово, где живут эвенки, нганасаны, ненцы и долганы. А потом наши коллеги, которые там работают, рассказали, что язык там преподается час в неделю. Видимо считают, что достаточно назвать это языковым гнездом, и работа сама пойдет. К сожалению, так это не работает. Меры должны быть системными. Особенно в регионах, где есть языки под угрозой исчезновения.

— Сделать что-то можно всегда, а уж тем более когда носителей аж 25 человек, это не так мало, как кажется. В истории были случаи, например, в Англии, когда восстанавливали языки, носителей которых совсем не осталось. Мне кажется, начинать работу надо с борьбы с предрассудками. С объяснения того, что естественное состояние человека — это знание больше, чем одного языка. Бедные и убогие — это те, кто знает только один язык. Те кто знает два — имеют кучу преимуществ. Сейчас психолингвисты поработали достаточно для того, чтобы доказать, что билингвы с детства лучше соображают, быстрее усваивают новое и активнее идут вперед. Сейчас глобализация: все стремятся выучить английский. Так вот, и английский гораздо легче усваивают те, кто уже знает два языка. Занимались бы больше обучением малым языкам, появились бы рабочие места, в тех же детских садах. И вырос бы престиж этих языков.

— Даже за те 2-3 недели, что мы проводим в селе в экспедиции, престиж языка вырастает. Работа информанта по языку — тяжелая работа. Она оплачивается. Сидеть два часа и повторять лексику, например, когда мы озвучиваем словарь, — непросто. Поэтому мы не рассчитываем на энтузиазм, и это дает эффект. Когда люди видят, что знающие язык какие-то деньги получают, они задумываются. Да и хочется самим разобраться, что же это за языковое богатство такое, за которым люди из такой дальней-дали к ним приехали. Я как-то шла по улице и услышала, как два парня обсуждают, какой диалект эвенкийского у них в поселке. Они сами на языке не говорят, и не будь нас, обсуждали бы что-то другое, очень далекое от лингвистики. А тут у них появился интерес.

— Да. И оно сейчас на подъеме: есть активисты, которые сами пробудились и у других смогут это самосознание пробудить. А будет самосознание – будет и желание учить язык. Курсы для взрослых – хорошая вещь. Была на занятиях в Туре, там при Центре повышения квалификации учителей неравнодушные люди открыли курсы эвенкийского языка. И туда ходили не только эвенки, и не только молодежь. К сожалению, активизм часто заканчивается тогда, когда людям становится нечего есть. Наука может помочь. Учебниками, советами, методиками. А государство должно работу профинансировать. И желательно, чтобы финансирование было регулярным и систематическим, а не от случая к случаю. Вот именно активистские проекты, которых сейчас много, в том числе и в интернете, надо финансировать, а не конгрессы. Чтобы ребята хотя бы труд программистов и администраторов могли оплачивать не из своего кармана.