Евгения Кандаракова — челканка. Ее «не муж» Олег Таймачев, с которым вместе прожиты сказочные 30 лет и 3 года, — тубалар. А далекое от ЗАГСа поселение — деревня Суранаш в республике Алтай. «В грехе», как со смехом определяют свой семейный статус герои, нажиты дом, хозяйство, выросли дети, пошли внуки… Все это — в отдалении от цивилизации: до ближайшего «крупного» села — 25 км по прямой. Поздней осенью, зимой и ранней весной этот путь можно проделать на автомобиле. Летом — только с помощью традиционного транспорта: на лодке или верхом на лошади.

С нами, журналистами, Евгения и Олег разговаривают по-русски. Интересуемся, на каком языке предпочитают общаться между собой? Оказывается, на всех трех: в обычной жизни на русском, а, когда эмоции зашкаливают, что бывает в любой семье, она на челканском, он на тубаларском. Друг друга при этом понимают: языки похожи и отличаются только отдельными словами.
Всего каких-то 20 лет назад их и не делили, а считали диалектами алтайского языка: отдельными коренными малочисленными народами челканцы и тубалары были признаны только в 2000-м году. Первая перепись, которая «посчитала» эти две народности, прошла в 2002-м. Правда, уже в переписи 2010 года тубаларов снова стали считать субэтносом алтайцев — народа, безусловно, коренного, но отнюдь не малочисленного. На их правовом статусе это пока не отразилось: в официальный перечень КМНСС и ДВ тубалары, как и челканцы, входят.
Суранаш считается «челканской» деревней: большая часть из ее 15 жителей относят себя именно к этому народу. Впрочем, несмотря на то, что по конституции национальность в РФ имеет заявительный характер, просто относить себя — недостаточно. Во всяком случае, если твоя национальная принадлежность позволяет претендовать на какие-либо льготы.

Самая ценная по мнению местных жителей из положенных льгот – досрочный, на пять лет раньше, чем по стране, выход на пенсию. Хотя в Суранаше проживает пара молодых семей с детьми, большая часть жителей – или достигли, или вот-вот достигнут заветных 50-55 лет. Про другие преференции челканцы не особенно задумываются: в условиях почти полной оторванности от мира, разговор о квотах на вылов рыбы из местной речки Лебедь кажется смешным. К тому же, рыбы, как и зверя в лесу, и так стало немного: местные винят в этом золотодобытчиков, которые загрязняют окружающую среду, и собираются обращаться к Президенту, пусть, мол, разберется. А за будущую «раннюю» пенсию бороться приходиться в суде, где «претенденты» доказывают, что они не русские, не алтайцы, а именно челканцы.
Прошел этот путь и местный «Дерсу Узала» - охотник Александр Пустогачев. А в день нашего приезда в Суранаш по стопам отца отправился его сын. Дорожка та, хоть и проторенная, но отнюдь не близкая и не простая: судиться надо в райцентре, да еще и свидетелей, причем не близких родственников, с собой привозить. Сам «Дерсу Узала», которого так прозвали за то, что, как и легендарный охотник из Уссурийской тайги, отмахал по местным горам и лесам не одну сотню километров, к сложностям такого рода относиться философски: надо, значит надо.

Столь же спокойно Пустогачев воспринимает и интерес журналистов к своей скромной персоне: вниманием городской публики охотник, животновод и прекрасный рассказчик не обделен. Впрочем, в далекую алтайскую деревню на огонек чаще заглядывают иностранцы, чем жители российских городов. Приезжали за языковым своеобразием француз и англичанка, забредали казахи. Вот последних Александр, существенную часть дохода которого составляет коневодство, не жалует:

Пустогачева такая нечистоплотность, понятное дело, обижает: удаленность удаленностью, а за происходящим в мире жители Суранаша следят. Во всех дворах есть спутниковое телевидение, показывающее все основные российские каналы. А во время службы в рядах советской еще армии Александр побывал в разных регионах страны и уверен, что живут «простые люди» везде примерно одинаково. Кстати, вопросами национальности сослуживцы Пустогачева никогда не интересовались, спрашивали про вероисповедание. К какой-то определенной конфессии он себя не относит, верит скорее в духов. А вопросы церковной обрядности в деревне не стоят: храмов или мечетей, как и ЗАГСа, в округе нет.

Зато есть дивно дивное – установленная несколько лет назад электростанция на солнечных батареях. Смотрится, честно говоря, это чудо современности рядом с деревянными избами почти как инопланетная тарелка. Особенно, когда на ее фоне проезжают запряженные лошадью сани: самый удобный вид транспорта, когда стоит зимник.

Санями пользуются и жители Курмач-Байгола, того самого «крупного» села, до которого от Суранаша четверть сотни километров. Электростанция у них, как и у соседей, тоже вполне современная, правда, дизельная. Ее, как и новое здание школы, построили семь лет назад. Сейчас из 300 жителей Курмач-Байгола больше семидесяти — дети дошкольного и школьного возраста.

Школа в Курмач-Байголе существует с начала двадцатых годов прошлого века. Практически все ныне здравствующие челканцы закончили именно ее. Когда рассматриваешь список выпускников, через какое-то время начинает рябить в глазах от одинаковых фамилий: Пустогачевы, Кандараковы, Барбачаковы и, неожиданно, Вибе. Первые три — традиционные челканские, четвертая — пришлая, но ставшая родной: забрел как-то в деревню российский немец, да и пустил корни.
Во втором и четвертом классе вместе учатся 12 человек. Занятия у них проходят в одном помещении, только задания ребята делают разные. На дюжину школьников — трое Пустогачевых.
Учительница начальных классов Людмила Ганенко (по мужу — тоже Пустогачева) пытается назвать среди учеников своих родных и сбивается: в деревне практически все друг другу — родственники.
К детям Людмила обращается то по-русски, то по-челкански. И не понимающих в классе нет.

Приходится иногда использовать родной язык и директору школы, преподавателю точных наук Эдуарду Вибе. Такая необходимость обычно появляется, когда задачка попадается особенно заковыристая.

Во многих семьях бытовой язык — челканский, поэтому детям, особенно маленьким, он понятнее русского.
Непосредственно челканский в школе не изучают, но учат литературный алтайский. Таким образом получается, что дети к моменту окончания школы в разной степени знают как минимум четыре языка: русский, челканский, алтайский и один из западно-европейских.
Есть в школе собственный музей, в котором собирают предметы традиционного быта челканцев. Далеко не все они — из глубокой старины. Например, вязаные изделия, исполненные в особой челканской технике крючком, — современные. Их делает одна из учительниц школы, хранительница музея Надежда Пустогачева (Вибе). А вот специальное приспособление для сбора кедровых орехов — что-то наподобие альпинистской «кошки» — уже практически не используют.

В 2014 году бывшая жительница поселения издала в Горно-Алтайске книжку «История Курмач-Байгольской школы — история челканцев». Труд сей весь пронизан пессимизмом: население сокращается, язык забывается и т. д. и т. п. Не знаю в чем дело: может за четыре года ситуация коренным образом поменялась, а может дама несколько сгустила краски. У поселения, в котором детей больше, чем в среднем по стране, и все они говорят на родном языке, будущее точно есть.