Сёма вернулся из Израиля. Утром, выйдя к друзьям в родной двор, он набрал побольше воздуха в грудь и воскликнул: «Ну наконец-то! Ни одного еврея!».

— Ему там играть было не с кем: иврит он знает пока слабовато, — смутились родители.

Сёме семь лет. Он — самый младший из пяти детей в семье Евгения и Надежды. Сёма поправляет папу, когда считает, что тот ошибся, цитируя Танах, и знает, как на иврите пишется «шаббат шалом». Он, как и братья, выдержал брит-милу — церемонию обрезания. В тринадцать лет, чтобы считаться взрослым, ему нужно пройти бар-мицву: прочесть и прокомментировать фрагмент из Торы на глазах у всей синагоги. Но мама Сёмы — нееврейка. Его брит-мила — только с тем специалистом-моэлем, который не смотрит свидетельство о рождении, а церемония совершеннолетия будет дома, в кругу семьи и близких друзей.

В просторной кухне светло и тепло, вытяжка тянет пар от вечерней яичницы, которую возит по сковородке Ярон. Никакого мяса: дети здесь никогда не пробовали мёртвого. «Чтобы не париться с правилами», — поясняет Меир, старший сын, и улыбается, пока отец не говорит чуть строго: «Вообще-то из целого ряда соображений — как религиозных, так и гигиенических». В семье стараются соблюдать кашрут, то есть правила, которые определяют соответствие чего-либо религиозным требованиям. В основе кашрута лежат заповеди Торы, но полный отказ от мяса стал личным выбором отца семейства, и его придерживаются все.

Разноцветные кнопки удерживают на стене график дежурств по посуде. На этой неделе шесть дней подряд у раковины трудятся Райка и Яша. В пятницу будет шаббат, и тогда они отдохнут вместе со всей семьёй. За дверью в другую комнату слышатся звуки детской игры.

— У нас такая идея: опора должна быть на слово пророческое, то есть на откровение, а не на слово богословское. Пророческое слово — это Танах. То, что сказано в Танахе, для нас является полным авторитетом, и мы этому стараемся следовать, — Евгений садится за стол и внимательно наблюдает, как старший сын разливает по кружкам чай. — К тому, что является позднейшим и установленным людьми, мы относимся по-разному. Зачастую положительно, ведь традиция несёт в себе много мудрости и заслуживает уважения. Но если что-то в ней прямо противоречит Танаху, мы от этого отказываемся.

Танах — еврейская Библия, то есть Ветхий завет — считается главной книгой семейной библиотеки. Также здесь признаются Евангелие и Коран, в которых семья видит продолжение пророческой линии иудаизма. Первейшего, а не раввинистического: то, что земные мудрецы могут регламентировать чьи-то отношения с сакральным, семью Евгения и Надежды не очень-то устраивает.

— И как человеческий суд может решить, быть тебе евреем или не быть? — Меир заканчивает с чаем и садится за стол вместе с нами.

Чтобы сын смог получить еврейское образование в школе, куда принимают только «правильных», Евгению пришлось подделать семейные документы. Мук совести не было, раздражения или досады — тоже.

— Есть даже библейские примеры в этом деле: вот Иакову вообще приходилось отца обманывать, чтобы получить благословение! Трудно представить себе, что ему досадно было этим заниматься. Ведь для чего он это делал? Ради великой цели. Для такого можно какие-то формальности нарушить. Это не может коробить человека, если он чётко понимает, ради чего он это делает. И если детям необходимо получить еврейское воспитание, а для этого приходится какую-то бумажку подделать, значит, так просто нужно.

В вороте рубашки Меира, по-израильски смугловатого, блестит серебром маленькая звезда Давида.

Ципора, жена Моисея, была эфиоплянкой, а жена Евгения Надежда — работницей школьной библиотеки со словом «русская» в пятой графе. Уже почти двадцать лет Надежда избегает субботников, а дома чувствует себя еврейской мамой.

Они познакомились в школе. Правда, не совсем традиционно: Евгений вёл школьный курс по религиоведению, который, помимо старшеклассников, слушала, сбегая от библиотечных полок, молодая сотрудница Надя. И закрутилось.

Вроде бы никакой романтики: долгие разговоры о Писании, истории народа, религии, вере, людях и Боге. Ночные поездки на велосипеде к его дому и вдруг — однажды — жалостливая мысль: «Ведь он, конечно, неминуемо должен жениться на ком-нибудь, а жена запретит нам встречаться».

— И когда он женился, да ещё и на мне, я поняла, что ничего не упущено, — Надежда улыбается. Её закрытая одежда и сдержанные жесты в совокупности с эмоциональной речью и очень живым лицом выдают в ней торжествующую в своей роли женщину.

— Это, в общем-то, традиционная модель, которая в Танахе встречается постоянно. Иаков встретил Рахиль у источника, Моисей встретил свою жену у источника, — Евгений плавно принимает вид лектора, поглядывая на супругу. — Источник — это же символ учения. Получается, что истинный брак — это всегда встреча у источника. Там настоящее соединение и происходит.

Они оба чего-то искали. По счастью, как-то сама собой их дружба вокруг «источника» стала супружеством.

Евгений начал свой путь чуть раньше Надежды. Он мог и не родиться евреем, но всё равно пришёл бы к иудаизму — по его словам, «истоку всего».

Советские родители, будучи атеистами, не держали дома Торы и не знали ни молитв на иврите, ни проклятий на идише. Зато двое коллег на одной из работ Евгения внезапно оказались «в теме». Так он и влился в общину: они тайком собирались на чьих-то квартирах и дачах, дискутировали, изучали язык и обменивались опальным самиздатом. «Женя, ты же программист, а не иудей!», — удивлялись родители, наблюдая за сыном. А позже в семье появилась Надежда.

Сегодня, когда миллионы некогда советских людей могут спокойно всмотреться в своё прошлое, мама Евгения советуется с невесткой по поводу праздников, ритуалов и кошерных рецептов.

— В жизни так сложилось, что я всё время попадала в окружение евреев. И хороших евреев, — Надежда подносит руки к груди, и это тоже выходит скромно. — Когда их обижали, мне всегда хотелось вступаться. У меня и учителя были замечательные, тоже евреи. Поэтому, когда какие-то люди ругали евреев, я совершенно не могла разделить их мнения. Но поначалу мои родители тоже были заражены антисемитизмом на каком-то бытовом уровне.

Когда любимейший отец Надежды, случалось, неучтиво высказывался о евреях, дочери становилось некомфортно. Ещё до брака с Евгением переносить эти реплики внутри семьи было тяжело: с общепринятыми стереотипами Надежда не сталкивалась — не встречала «ни жадных, ни бесчестных». Да и вообще-то всегда была самостоятельной во мнении — даже замуж выскочила раньше старшей сестры, хотя планировалось наоборот. Мама только сказала: «Ах! Ох!». И отпустила дочку в еврейки. Так и зажили.

В синагоге никто не знает, что Надежда — нееврейка. Это большой и важный секрет. Казалось бы, кому есть дело до этого, а если есть, то почему? Раввинистический иудаизм находит ответ — гиюра не было, а значит, она и её дети не могут считаться частью еврейского народа.

— Пожалуйста, вот пример с Исавом: у еврейских родителей получился сын, от которого пошёл отдельный народ, и не очень ясно, можно ли его причислять к евреям. Значит, и двух еврейских родителей может быть недостаточно, чтобы ребёнок оказался еврейским? — Евгений смеётся. И сразу серьёзнеет: — Если смотреть по Танаху, то там все родословия идут по отцу: Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова и так далее. Это было принято в древние времена, это сохранилось у караимов, это есть у самаритян, между прочим, тоже. В Средние века из-за социальных соображений это было переиграно, но если какие-то люди что-то решили, ещё не значит, что этому стоит следовать.

— Если про нас узнают, то могут не пустить к Торе, — роняет Меир.

— А кто узнает? Как?

— Помнишь, как служка в синагоге давным-давно пыталась выгонять маму? Когда она видела нееврейскую внешность, то сразу налетала: «Кто вы! Что вы здесь делаете!».

— Главное, что сейчас её там уже нет, — отрезает Евгений. — В других синагогах я этого не встречал.

Кроме иудаизма ортодоксального, солидарность со многими традициями и предписаниями которого приводит семью в выбранную синагогу, существует иудаизм реформистский. Это движение за обновление религии началось в Германии в 20-е годы XIX века и получило широкое распространение в Америке и Европе. Прогрессоры среди иудеев выступают за отказ от строгой ритуальности, за обновление обрядов и за их индивидуальное осмысление. «Вот же оно!», — могли бы сказать мы. Но не скажем. Евгений объясняет:

— Реформизм — это компромисс между тем, что свыше требуется, и тем, что человек хочет сам. Зачастую это реакция даже не на пророческое слово, а именно на религию в той форме, в которой она до нас дошла. Вот человек видит, что традиционная форма для него неприемлема: не может он, например, в кипе всюду ходить. Ну не нравится ему всё время в шапке быть, или ещё какие-то вещи не нравятся, которые его десоциализируют. Но он может взглянуть дальше: написано ли в Торе, что надо так ходить? Может, и нет там такого предписания? И тогда мы снимаем эту проблему, не отказываясь от пророческого слова, а, наоборот, внимательно ему следуя. А можно пойти на некое соглашение: «вот это я буду, а это я не буду, сейчас это уже несовременно». Реформизм — это убрать всё неудобное. Независимо от того, каково его происхождение.

«Официальным» решением для семьи мог бы стать иудаизм караимического толка, зародившийся примерно в VIII веке. Последователи караимизма («караимы» в переводе с древнееврейского — «чтецы») отвергают обязательность раввинистических добавлений к Танаху.

Дискуссия о принадлежности караимов к еврейскому народу не утихает до сих пор; ортодоксальные иудеи считают караимизм еврейской сектой. По словам Евгения, сегодняшние караимы, пусть они и определяют своё религиозное учение как наиболее «чистую» форму иудаизма, очень сильно отличаются от предков-начинателей. К тому же, у них свой особый календарь, в котором нет, например, такого важного для семьи Евгения и Надежды праздника, как Ханука. Несмотря на это, караимы попадают под действие израильского Закона о возвращении, который гарантирует гражданство для всех евреев, а также для их детей и внуков.

Но официального признания семье не нужно. Молчать о происхождении Надежды — не значит намеренно что-то скрывать. Как часто мы в принципе заговариваем о собственной национальности? А к статусу в общине никто здесь не стремится: синагога большая, места хватит всем. А ещё, конечно, почти никто там друг друга не знает — по словам Евгения, «туда приходят молиться, а не спрашивать, кто чем занимается». И Москва тоже очень, очень большая — сегодня здесь можно называться евреем без поддержки других представителей народа. Но диссонанс всё равно остаётся: казалось бы, «бьют не по паспорту», но среди номинально «своих» — именно по нему.

Над рабочим столом Евгения висит панорама Иерусалима. Позади, на книжном шкафу, календарь с еврейским летоисчислением. Как только дети входят в сознательный возраст, отец старается показать им Израиль — чтоб все они ощутили преемственность, несмотря на щекотливый национальный вопрос.

Как и любая семья, чьи традиции отличаются от традиций большинства населения, родители оберегают детей: синагогу в семье называли «домом праздника», а малышам никогда не говорили «папа молится» — только «папа читает». Мало ли, куда приведёт лишнее слово в школе или во дворе?
Однако сегодня для евреев в Москве практически нет опасности, и выросшие дети не стесняются носить символы своей идентичности.

Саша, средний сын, который только недавно прошёл бар-мицву, говорит:

— Сейчас тебе ничего не будет, если сказать в школе, что ты еврей. У нас даже негры есть! Так что в школе я не чувствую отличий от ребят в классе. А заповеди, которые нам даны, не дают мне делать всякие гадости. Я вот нашёл телефон недавно, позвонил по номерам, которые там были, и вернул хозяину. Хотя со мной был друг, который хотел забрать его себе. А на бар-мицву я как раз комментировал Десять заповедей, рассказывал, для чего они нам нужны и как помогают в жизни.

Иногда здесь даже случаются чудеса. Однажды было общее семейное чудо — конечно же, на Хануку.

— Мы зажигали свечи и как-то страшно поругались, — рассказывает Меир. — Дом вверх дном, мы орём... Потом смотрим — а ханукия потухла. Расстроились, конечно, но хоть успокоились, а потом глядим — свечи опять горят! Никто так и не сознался. Получается, они сами вспыхнули, представляете?...

Сотни смешанных семей живут так же, как семья Евгения и Надежды — ассоциируя себя с народом, разделяя с ним опасности, традиции, веру и чудеса. Ни один раввин не сможет отличить Надежду от других женщин, молящихся у Стены Плача в Иерусалиме, идущих по улицам Тель-Авива или готовящих дом к шаббату. Её дети выросли на тех же играх и песнях, что и галахические сверстники.

В традиционном еврейском сообществе строго относятся к родословной: дети, чьи еврейские корни идут от отца, не могут участвовать во многих образовательных программах, учиться в религиозных школах, выходить к Торе в синагоге и даже называться евреями в Израиле. Но иногда им очень этого хочется — вопреки всему. Найдёт ли традиционный иудаизм место для тех, кто не готов пройти гиюр, но хочет быть частью народа?

Мне трудно верить в благополучный исход религиозных дискуссий, но я верю в эту семью.